При поддержке:

Анатолий Рясов

Человек со слишком большой тенью

< назад 1 2 3 4 5 6 7 8 9 далее >

2. Цепь толкований.

Если даже кратко попытаться систематизировать толкования творчества Кафки, то их все равно окажется слишком много, в том числе и взаимоисключающих. Так, благодаря Максу Броду, одной из самых известных трактовок произведений Кафки стала иудаистская. В свое время Гершом Шолем рекомендовал "любое исследование о Кафке выводить из книги Иова или, по меньшей мере, из рассуждения о возможности существования божественного приговора"[6]. Одновременно, впрочем, существует не менее аргументированная точка зрения (первым ее выдвинул Пьер Клоссовски[7]), что в художественной прозе Кафки слились иудейское и христианское мироощущения, и, пожалуй, одним из наиболее ярких примеров этого слияния можно считать главу "В соборе" из романа "Процесс". Не менее популярно и "биографически-психоаналитическое" толкование, ключом к нему обычно выступают письма (в особенности знаменитое "Письмо отцу") и сны писателя, которым он уделил немало внимания в дневниках[8]. Очень часто Кафку рассматривают исключительно в социально-политическом контексте или - еще уже - в антиутопическом и антитоталитарном (разумеется, не без влияния либерального истеблишмента). Традиционным стал сегодня и чисто филологический подход к прозе Кафки, поиск ее места в литературном процессе, в котором автор "Америки" и "Замка" рассматривается как своеобразный продолжатель традиции Гофмана и Клейста, предтеча сюрреализма и абсурдизма. И это только самые популярные толкования, стоящие в начале бесконечного списка, изучению которого можно посвятить целую жизнь. "И снова лестницы и двери; и еще один дворец; и так в течение тысячелетий…"[9].

Для того чтобы попытаться взглянуть на тексты Кафки самостоятельно, необходимо не отказаться от всех этих толкований как заведомо ложных - нет! - нужно лишь отбросить возможность принятия одного из этих подходов, потому что каждый из них станет очевидным сужением мира Кафки до одной, пусть существенной, но отнюдь не определяющей грани. Иными словами, принятие одного из этих толкований означает нисхождение с того отправного уровня, откуда текст может быть виден в своем единстве. Но возможно ли если не остаться на этом уровне, то хотя бы сохранить его в пределах видимости? И существует ли этот исходный уровень? Ведь не намного более плодотворным станет и простой синтез всех этих подходов, банальное сочетание толкований едва ли породит в этом случае "сумму философии". Дело в том, что в художественном творчестве Кафки предполагаемые "влияния" переплелись в такой сложной пропорции, что любой прямолинейный синтез толкований окажется плоским и примитивным, отменяющим собственную возможность. Но существует ли способ выйти за пределы самого принципа толкования при взгляде на художественный объект?

Возможно, точкой отсчета здесь способно стать не простое сложение разных трактовок и их учет в анализе художественной прозы, а попытка рассмотреть дискурсы, в гуле которых формировалась личность Кафки, как некий фон для его творческих замыслов. Эта стратегия может позволить вырваться в иную систему координат. Дело в том, что рассмотрение Кафки в качестве "продолжателя" некоей философской ветви так же бестактно, как, например, представление Антонена Арто в качестве последователя театра Альфреда Жарри. Хотя само появление подобных симптомов вполне объяснимо, их корень, наверное, стоит искать в том, что мы никак не можем уяснить, каким образом взрывают логику литературного процесса такие вневременные (и при этом неизменно актуальные) фигуры, как, например, Достоевский, Кафка, Арто, Платонов. Кажется непонятным, что именно позволило им создавать принципиально новые языковые системы, но так, словно они не чувствовали никакого давления традиции и не имели никаких заданных ориентиров, не разрывая при этом диалога с традицией. Скорее всего, именно непостижимость этих не поддающихся классификации авторов заставляет нас придумывать объяснения и версии их литературного рождения.

Всевозможные "влияния" в случае таких авторов, как Кафка или Арто, можно рассматривать исключительно как фоновую основу, как философский материал, используемый новой языковой системой для создания самоценного художественного универсума. Здесь известная тема не просто "развивается" и "переосмысляется", но становится новой темой. Ее можно рассматривать разве что как некий идейный "прототип", а вовсе не как источник. Поэтому и вырывать из текстов Кафки отдельные абзацы и классифицировать их, например, как сугубо "каббалистические", некорректно и грубо. Это не просто литературная концентрация, сосредоточение и поглощение впитанных тем, но стихийный художественный анализ их безумного преломления в индивидуальном сознании. Для осмысления миросозерцания Кафки необходимо четко понимать, что, например, он не "дополнял" каббалу или анархизм, а безапелляционно включал их в свою собственную философскую систему, - все это превращалось в названные заново привычные предметы, вроде реквизита в театре жестокости Арто. Каждый текст Кафки всегда говорит "о большем, чем то, что может быть сказано, и тем самым обрекает читателя, но, прежде всего, рассказчика, на пытку бесконечного комментария"[10]. Поэтому и каждый, кто открывает этот текст, сколь бы искушенным читателем он ни был, оказывается вынужден опять поднимать уже вроде бы решенные вопросы и начинать все заново.


[6] Шолем Г. Письмо В. Беньямину, 01.08.1931. // Беньямин В. Франц Кафка. М., 2000, с. 144.

[7] См. Брод М. Вера и учение Франца Кафки. // О Франце Кафке. СПб., 2000, с. 428-236.

[8] См. Шарп Д.Незримый ворон. Конфликт и Трансформация в жизни Франца Кафки// http://www.jungland.ru/node/2345.

[9] Кафка Ф. Как строилась Китайская стена. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 623.

[10] Бланшо М. Деревянный мост (повторение, безличность). // От Кафки к Кафке. М., 1998, с. 183.

< назад 1 2 3 4 5 6 7 8 9 далее >