При поддержке:

Анжелика Синеок

Кафка в нашей жизни

далее >

1998 год прошел в России под знаком Франца Кафки: согласно рейтингам «Литературной» и «Независимой» газет, вышедшие на русском языке кафковские «Дневники» и книга французского философа М.Бланшо «От Кафки к Кафке» стали фаворитами сезона. Чем же вызван такой интерес (российского) читателя к творчеству австрийского писателя? Автор предлагаемой вашему вниманию статьи считает, что у России с Кафкой давний роман, а теперешний кризис только обнажил эту интимную связь

В недалеком прошлом практически ни одна статья в отечественных журналах, посвященная творчеству Франца Кафки, не обходилась без упоминания рассказа Анны Зегерс «Встреча в пути». Сюжет его на первый взгляд прост: в пражском кафе встречаются Гофман, Гоголь и Кафка. Под конец беседы выясняется, что расплатиться может лишь Кафка, поскольку деньги, имевшиеся в распоряжении остальных, давно вышли из обращения.

«Вымыслы» и «мистификации» писателей, которых при жизни часто называли «фантастами», по прошествии лет обернулись реальностью. И если Гофман и Гоголь о возможности подобных метаморфоз только смутно догадывались, то Франц Кафка (1883-1924) отдавал себе в этом отчет изначально. Все трое обладали удивительно тонким религиозным мироощущением, просто жизнь Кафки пришлась на эпоху, когда в умах восторжествовала идея смерти Бога и в дверь истории постучались «восстания масс», мировые войны, революции и тоталитарные режимы.

Судьба Кафки необычна: будучи евреем по национальности, он родился в Праге (есть мнение, что фамилия писателя происходит от чешского слова «kavka» — галка), все свои произведения написал на немецком языке и считается австрийским писателем. «Некоронованный король немецкой прозы», по выражению Германа Гессе, оказал огромное влияние на развитие мировой литературы ХХ века. У Кафки учились совершенно непохожие мастера слова, лауреаты Нобелевской премии А.Камю, Г.Белль, Г.Гарсиа Маркес. «Родственной душой» называет Кафку В.Набоков.

Между Россией и Кафкой, пожалуй, установились особо теплые отношения. Ахматова сказала: «Кафка писал обо мне и для меня». Постоянно на слуху — «кафкианская ситуация», «кафкианский мир», «мы родились, чтоб Кафку сделать былью», «с Кафкой по жизни». Евгения Кацева, одна из первых переводчиков произведений писателя на русский язык, обратила мое внимание на обилие отсылок к кафковскому творчеству в текстах кроссвордов российских газет. В России конца ХХ века существует особая аура сопричастности Кафки духу повседневных реалий. Магия кафкиад — трагикомических ситуаций — ощущается на каждом шагу. В них столкновение противоположностей выходит за рамки традиционного анекдота. И хотя кафкиада может быть поставлена рядом с анекдотом, смешивать их нельзя. Кафкиада принадлежит, если угодно, «высокому» стилю, поскольку в ней ярко выражена метафизическая природа смеха, метафизическая природа абсурда, столь естественного, а не сверхъестественного в анекдоте. Кафкианских историй в России — не перечесть, и все они — курьезные, печальные и трагические одновременно.

В годы сталинских репрессий миллионы людей с формулировками «враг», «агент», «шпион» были расстреляны и брошены в тюрьмы за то, что «рыли подземные ходы от Москвы до Бомбея». Для обозначения места жизни «по Кафке» в русском языке появилось фантасмагорическое слово — ГУЛАГ. Во время перезахоронения Гоголя члены Союза писателей растаскивали бренные останки в качестве сувениров, талисманов, предметов коллекции, а может, и подарков. Гоголь, этот Орфей русской литературы, был растерзан советскими «вакханками», собратьями по перу. Ситуация вполне в духе мифологических притч Кафки.

Сегодня обычное дело прочитать в газетах заметки по типу: «Около 5 миллионов долларов из Чернобыльского фонда потрачено незаконно, неэффективно и не по назначению. /.../ По результатам проверок на 94 должностных лица наложены административные взыскания (подчеркнуто мной — А.С.)». «Вот уж воистину: упала звезда Полынь, а остатки ее разворовали!» — комментируешь и тут же понимаешь, что получился кафкианский афоризм. Встречаются и менее драматичные ситуации, как то: в Екатеринбурге во время крупного прорыва водопровода веселый грузчик, сшибая рубли, перевозил на тележке через «разлив» не менее веселых пассажиров, охотно плативших деньги, поскольку доселе никогда так славно не катались! Подобная «веселость» выглядит как недописанный эпизод кафковского «Замка». Постановщик кинофильма «Муму» Юрий Грымов проверял искусство жизнью — читал сценарий фильма собаке, стихийно перевирая то ли рассказ Кафки «Исследования одной собаки», то ли другую кафковскую вещь — «Шакалы и арабы», в которой шакалы просят европейского путешественника перерезать глотки арабам-врагам и торжественно вручают для сего «благого дела» ржавые ножницы.

Словом, все по Кафке. Нетрудно заметить, что в подавляющем большинстве описанные ситуации обладают ярко выраженной иррациональной подоплекой. В том, что политические, экономические, экологические кризисы, упадки, катастрофы, неурядицы сыпятся, как снег на голову, присутствует некая историческая закономерность, если не сказать — провиденциальный план. «В духе Кафки, все в духе Кафки». А что, собственно, означает «в духе Кафки»?! Кафка — глубоко религиозный автор; его героем выступает современник, в сознании которого Бог либо умер, либо отдалился от мира. Однако сюжетные коллизии кафковских произведений сводятся к тому, что присутствие Бога вовсе не перестало быть повседневным и повсеместным, но сделалось более незаметным.

Сверхъестественные обстоятельства застают героев Кафки врасплох, в самые неожиданные для них моменты, в самые неудобные место и время, заставляя испытывать «страх и трепет» перед бытием. Из произведения в произведения живописуется история человека, оказавшегося в центре метафизического противоборства сил добра и зла, но не сознающего возможности свободного выбора между ними, своей духовной природы и тем самым отдающего себя во власть стихий. Говоря словами Платона, у кафковских героев не происходит «сосредоточивание и собирание души в себе самой».

Современник писателя Герман Брох очень точно заметил, что бессознательное у Кафки возведено в поэтическое выражение с почти мифологической спонтанной непосредственностью. Между тем, стихийность, духовная беззащитность души является исторически не преодоленным коллективным бессознательным русского народа. Именно в этих сферах происходит судьбоносная встреча России и Кафки, словно призванного повторить бердяевскую весть о наступлении эпохи «нового средневековья»: «Нейтральное гуманистическое царство, которое хотело устроиться в серединной сфере между небом и адом, разлагается, и обнаруживается верхняя и нижняя бездны».

Что примечательно, сам Кафка всегда чувствовал свою близость России. Многие зарубежные писатели, пытающиеся приблизиться к разгадке тайны «русской души», терпят фиаско. В калейдоскопе сменяющихся лиц, суждений, мироощущений редкая птица долетает до середины Днепра. Кафка — долетел (все-таки — «галка»!): «Безграничная, притягательная сила России. Лучше, чем тройка Гоголя, ее выражает картина великой необозримой реки с желтоватой водой, повсюду стремящей свои волны, волны не очень высокие. Пустынная растрепанная степь вдоль берегов, поникшая трава». И вдруг неожиданно: «Нет, ничего эта картина не выражает, скорее — все гасит». Смысл неприятия «увиденного» им образа становится понятен при сопоставлении с другими его словами — о революции 1917 года: «Чем шире разливается половодье, тем более мелкой становится вода. Революция испаряется, и остается только ил новой бюрократии. Оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги».

Духовидческое начало в Кафке позволяют ему видеть Россию, в которой он не был, но мечтал побывать. «Перечитал несколько страниц из „Лондонских туманов“ („Былое и думы“) Герцена, не понимал даже, о чем речь, и тем не менее передо мной полностью возник образ человека — решительного, истязающего самого себя, овладевающего собой и снова падающего духом»; «Особый метод мышления. Оно пронизано чувствами. Все, даже самое неопределенное, воспринимается как мысль (Достоевский)». Недаром авторское участие в судьбе «маленького человека» в произведениях Кафки сродни Достоевскому! Но Россия для Кафки это не только Гоголь, Достоевский, Л.Толстой, Герцен, Кропоткин, Максим Горький, но и Шолом-Алейхем, Перец, Бялик. В сознании Кафки она запечатлелась как некое поле религиозного делания, как место встречи христианских и иудейских традиций.

Знания, полученные во время серьезных штудий русской литературы и истории наполеоновских войн, помогли Кафке при написании рассказа «Воспоминания о дороге на Кальду». В нем подробно описываются суровый сибирский быт, характеры и нравы обитателей российской глухомани. Рассказ эстетически близок прозе Андрея Платонова, выразившему русский национальный характер в контексте метафизичности бытия. Симптоматично, что машина пыток в «Исправительной колонии», возвышается над... котлованом! «Наверное, будет правильно, если над рассказом из русской жизни я буду работать всегда только после „Процесса“», — заметил однажды Кафка. Несмотря на различный идейно-тематический план, рассказ и роман тяготеют друг к другу, и центром этого притяжения является Россия.

В 1965 году роман «Процесс» вышел на русском языке. Нетрудно представить, с какими чувствами открывали его бывшие узники сталинских и фашистских концлагерей, их родные и близкие. «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего, он попал под арест», — так начинается роман. Достоверные, психологически выверенные описания мытарств главного героя, душных комнатушек судов, доносчиков, жертвы и палачей вышли словно из-под пера человека, жившего в СССР или в фашистской Германии.

Кафковский роман прижился на почве отечественной культуры благодаря глубинному соответствию ее духовным камертонам. Достаточно вспомнить, что первыми русскими святыми являются «невинно убиенные» князья Борис и Глеб. Каждое убийство невиновных повторяет убийство Христа. Поражает близость трактовок евангельского сюжета Кафкой — в последней сцене романа — и неизвестным русским художником конца ХV11 века — в панно «Распятие с разбойниками» (хранится в Церкви Ризоположения Московского Кремля). В «Процессе» не говорится, что испытывают палачи, закалывая Йозефа К., указывается лишь, что они, «прильнув щекой к щеке», наблюдают за ним; о том, что происходит в этот момент в их душах, ясно понимаешь, глядя на «Распятие с разбойниками». На примкнувших друг к другу лицах конных стражников, ранящих копьями распятого Христа, — смесь любопытства, страха, лукавства, ожидания чуда и возмездия за содеянное.

В 1974 году, когда создавался известный эмигрантский журнал «Континент», Андрей Синявский предлагал назвать его по аналогии с кафковским романом — «Процессом». С конца 80-х годов интерес к «Процессу» постоянно провоцировался уже М.Горбачевым. Кафковско-горбачевские «процесс идет» и «процесс пошел» прижились в современном языке. Сам Михаил Сергеевич эту связь с Кафкой, похоже, не осознает, и на мой вопрос, не является ли «Процесс» его любимым произведением, ответил категорично: «Кафка — муторный автор». Что ж, такая точка зрения не удивительна: в 50-80-е годы советская критика, объективно выступая в роли пропагандиста творчества писателя, снабжала Кафку арсеналом расхожих идеологических эпитетов, вроде «декадент», «жертва буржуазного строя», «мелкобуржуазный интеллигент», «опасный разложенец» и прочее и прочее. Упоминания о Джойсе и Прусте и раньше присутствовали на страницах советской печати, а вот о Кафке — ни единого. Только во второй половине 50-х годов, когда в Европе успели сложиться целые направления в изучении его творчества, в Советском Союзе заговорили о писателе робко и мимоходом. Глубокая мистическая причастность Кафки к «проклятому вопросу» уходящего века — вопросу власти — сделала тенистым его путь к советскому читателю.

далее >