При поддержке:

Анатолий Рясов

Человек со слишком большой тенью

< назад 1 2 3 4 5 6 7 8 9 далее >

В этом смысле и поступок Кафки в отношении собственного литературного наследия оказывается продолжением этого процесса. Решение оставить судьбу своих произведений в руках другого, пусть и близкого человека поразительно, особенно если учитывать всю сложность отношений Кафки с другим как таковым. Да, Кафка попросил уничтожить все свое литературное наследие, но странным образом доверил истребление главной части своих произведений Максу Броду, на протяжении многих лет настаивавшему на публикации его произведений ("Мои друзья, с Максом Бродом во главе, хотят из этого во что бы то ни стало делать литературу, а у меня нет сил уничтожить эти свидетельства одиночества"[23]). Да и что, если вдуматься, представляло собой так называемое творческое "Завещание" Кафки, если не запечатанное в бутылке послание, отправленное в морскую пучину? Написанное за два года до смерти (что само по себе уже ставит под сомнение навязанный впоследствии статус "последней воли умирающего") "Завещание" было (случайно?) найдено Бродом в письменном столе писателя среди других бумаг. И это, еще не говоря о том, что вариантов этой "последней воли" было обнаружено два: в одной записке Кафка просил уничтожить все написанное им, а в другой, судя по всему, более поздней и впоследствии получившей известность "Завещания", не возражал против сохранения ряда новелл. И поскольку обе эти записки так и не были переданы им Броду, имеются определенные основания расценивать их как воплощение противоречивого отношения писателя к собственным произведениям. Вот почему, наверное, будет ошибкой тотальное и бесповоротное осуждение Брода, издавшего все его наследие и формально виновного в том, что все самое интимное для Кафки, включая даже его исповедальные письма и дневники, стало коммерчески успешным предприятием "общества потребления" (по всем законам созданной им самим реальности Кафка потерпел фиаско даже в триумфе). Но только ли личной слабостью (тяжелой болезнью) писателя можно объяснить тот факт, что он не решался уничтожить свои тексты сам, чтобы обезопасить их от публикации?

Поступок Кафки многим может показаться безумным и абсурдным (во всяком случае, невозможно представить себе на его месте, скажем, Джеймса Джойса или Сальвадора Дали, способных на что угодно, но не на отказ от своих творений). Или же это желание бросить на ветер рукописи, стоившие столь мучительного труда (почти до самой смерти он продолжал вносить правки в верстку готовившегося к публикации сборника "Голодарь"), было вполне закономерным финалом-прологом? Этот вопрос так и останется риторическим, но задать его необходимо. Ведь собственно, не так уж важно, бессознательно или намеренно Кафка подвел черту под совершенным орнаментом незамкнутой окружности, подчинившим его жизнь и творчество закону неполноты[e]. Точка опять не была поставлена. Притча - это нечто вплотную близкое к тайне, но, тем не менее, никогда не раскрывающее ее до конца. Также выход из катастрофы, в которой оказываются герои Кафки, всегда удивительно близок, но при этом недостижим: жизненный путь прегражден какими-то мнимыми препятствиями, которые вроде бы ничего не стоит преодолеть, но никто не в состоянии узнать, как это сделать. Так и любое произведение Кафки, столь простое, столь, казалось бы, открытое пониманию оказывается чем-то, что мы, кажется, вот-вот поймем, но никогда до конца не постигаем. "Берега реки так вытянулись в длину, что железная табличка дорожного указателя стала казаться крошечной; тем не менее, я мог прикоснуться к ней рукой"[24].

Творчество Кафки - это стремление совершить невозможное, высказать невысказываемое, запечатлеть неуловимое. Это вечно неготовое, блуждающее, переливающееся само в себя искусство. Сами тексты Кафки рассыпчаты, неторопливы, бесконечны и неизменно - не завершены. "Бесспорно: все, что я заранее, даже ясно ощущая, придумываю слово за словом или придумываю лишь приблизительно, но в четких словах, за письменным столом, при попытке перенести их на бумагу, становится сухим, искаженным, застывшим, мешающим всему остальному, робким, а главное - нецельным, хотя ничто из первоначального замысла не забыто"[25]. Именно в этот поэтический вектор в дальнейшем окажутся включены и художественные системы Арто, Беккета, Бланшо -авторов, казалось бы, столь несхожих с Кафкой в средствах выражения[f]. Но поразительно, насколько сильно Кафке удалось перепроецировать это ощущение на понимание другими его собственного творчества. Думается, что именно этим чувством должен быть одержим тот, кто пытается написать что-то о Кафке или поставить на сцене пьесу по его произведениям.

Тексты Кафки - апофеоз незаконченности, и проявляется это не только в романах (не законченных даже с формальной точки зрения), но и в новеллах (завершенность которых, казалось бы, незыблема, ведь многие из них были изданы самим писателем). Каждое произведение Кафки - это одновременно и весь его мир в миниатюре и одновременно лишь осколок этого мира. И, возможно, новеллы здесь - лучший пример. Это как рассказы в рассказах, как сказки Шахерезады, только поднятые на уровень философии, его тексты одержимы стремлением оттянуть грядущее. Во многом это окажется близким экзистенциализму, в первую очередь - Сартру с его категорией "отсрочки". Но у Кафки это застывшее настоящее еще больше поражает своим непомерным ужасом. Как бы его герои ни старались вырваться из колеи настоящего, им это никогда не удается. "Мы находимся в положении пассажиров, попавших в крушение в длинном железнодорожном туннеле, и притом в таком месте, где уже не видно света начала, а свет конца настолько слаб, что взгляд ищет его и снова теряет"[26].

Можно было бы согласиться с тем, что это ощущение последнего мига, но остановленного во времени, близко положению Иова, но с одной только разницей: художественный универсум Кафки не предполагает финала, в котором снизойдет благодать, да и Иов здесь лишен критерия праведности. Единственным исключением может стать разве что несвоевременный, запоздалый характер этой благодати[g], но чаще перед нашими глазами раскрывается зрелище замороженного, застывшего (но длящегося) апокалипсиса[h]. "Герою моей истории сегодня уж слишком тяжко, вдобавок ко всему это лишь последняя ступень его отныне нескончаемо длящегося страдания"[27]. Изображаемая в текстах Кафки катастрофа - это вечное настоящее, не наступающее будущее, смерть как процесс, а не как результат[i]. Но при этом смерть не в смысле прекращения жизни, а как единственное условие ее возможности: исчезновение как невозможность исчезнуть, "не смерть, но вечная мука умирания"[28]: "- Вы мертвец? - Да, как видите?.. - Однако вы и живы… - Отчасти… отчасти я жив… Я обречен вечно блуждать по гигантской лестнице, которая ведет на тот свет"[29].


[23] Яноух Г. Разговоры с Кафкой. // Кафка Ф. Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 3, с. 549.

[24] Кафка Ф. Описание одной борьбы. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 538.

[25] Кафка Ф. Письмо М. Броду, 15.11.1911. Цит по: Брод М. Франц Кафка. Биография. // О Франце Кафке. СПб., 2000, с. 103.

[26] Кафка Ф. Железнодорожные пассажиры. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 633.

[27] Кафка Ф. Письмо Ф. Бауэр, 23.11.1912. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 2, с. 476.

[28] КафкаФ.Дневниковая запись от 06.08.1914 // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 4, с.328).

[29] Кафка Ф. Охотник Гракх. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 608.


[e] Невероятно показательна в этом смысле следующая дневниковая запись: "Не могу больше писать. Я у последней черты, пред которой мне, наверное, придется сидеть годами, чтобы затем, может быть, начать новую вещь, которая опять окажется незаконченной. Эта участь преследуетменя"(КафкаФ.Дневниковая запись от 30.11.1914 // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 4, с.348).

[f] Поразительно, насколько идейно близкими Кафке кажутся следующие фрагменты: "В ту самую минуту, когда душа, кажется, вот-вот развернет свои богатства, свои находки и откровения, в тот обморочный миг, когда задуманное вот-вот выплеснется, - какая-то высшая и злобная сила вдруг кислотой окатывает тебе всю душу, весь запас твоих слов и образов, весь запас чувств и опять оставляет бессильно содрогающимся комком на самом пороге жизни" (Арто А. Два письма Жаку Ривьеру. // Иностранная литература, 1997, №14, http://magazines.russ.ru/inostran/1997/4/arto02.html). "Все это не говорило, не производило никаких звуков и, однако, хотело бы, безнадежно надеялось заговорить; добравшись после бесконечных усилий до порога речи, там рушилось, погибало, загнивало в дыхании, последние отголоски которого я едва воспринимал" (Бланшо М. Тот, кто не сопутствовал мне.// Рассказ? М., 2003, с. 353). При этом если знакомство Бланшо с текстами Кафки не подлежит сомнению, то философские формулировки Арто, судя по всему, вызревали параллельно с появлением произведений Кафки в европейском литературном пространстве.

[g] В этой связи любопытна следующая дневниковая запись: "Мессия придет только тогда, когда необходимости в нем уже не будет; он придет в день после пришествия - не в последний день, а в самый последний" (Цит. по: Бланшо М. Кафка и литература. // От Кафки к Кафке. М., 1998, с. 83).

[h] Если уж искать тут параллели с иудаизмом, возможно, более подходящей окажется такая категория каббалистической мистики, как "отверженная душа": "Самая ужасная судьба, какая могла выпасть любой душе, гораздо более страшная, чем муки ада, - это быть "отверженной" или "обнаженной": состояние, исключающее возможность воскресения или даже допущения в ад. Такое абсолютное изгнание было самым страшным кошмаром души, представлявшей себе свою личную драму в понятиях трагической судьбы всего народа (ШолемГ. Основные течения в еврейской мистике // http://abuss.narod.ru/Biblio/sholem/sholem7.htm).

[i] В этом случае, наверное, не стоит отбрасывать и биографический подтекст: в течение многих лет Кафка, здоровье которого никогда не отличалось крепостью, даже в физическом смысле буквально балансировал между жизнью и смертью, что не могло не стать предметом рефлексии писателя. Показательно и высказывание Доры Диамант: "Он живет с такой огромной интенсивностью, что умирает на протяжении жизни тысячью смертями" (Цит. по: Брод М. Франц Кафка. Биография. // О Франце Кафке. СПб., 2000, с. 231).

< назад 1 2 3 4 5 6 7 8 9 далее >