Анатолий Рясов
Человек со слишком большой тенью
Действительно, стремление осознать эту диалектику противоположностей вновь требует обращения к феномену таких авторов, как Достоевский и Арто, или таких философов как Гегель и Ницше, служивших знаменем полярно противоположных общественно-политических движений и философских школ, - как правило, по причине того, что их идеи всегда значительно опережали мысли, изложенные в манифестах и программах каких-либо течений и партий. В глобальном смысле в истории литературы совсем не много фигур такого масштаба, и Франц Кафка принадлежит к их числу. Он так же одержим противоречиями, но одновременно - и это гораздо важнее - удивительно целен (это проявляется на всех уровнях, начиная со стиля письма), потому что его тяга к фиксации этих антиномий, по сути, является стремлением подняться на некий метафизический уровень, на котором все противоречия не воспринимаются таковыми. Возможно, и по этой причине Кафка оказался принят сюрреалистами, творческий поиск которых в глобальном смысле и был стремлением к открытию духовного уровня, на котором реальное и воображаемое, прошлое и будущее, атеизм и вера, жизнь и смерть, перестали бы мыслиться как противоположности. Ведь и блуждание охотника Гракха по воле ветра, который дует в низших областях смерти, таит в себе мучительный поиск той точки, где бытие и ничто прекратят свое противостояние. Однако сам поиск этой предельной точки, само состояние раздираемого противоречиями неизменно оказывается чрезвычайно мучительным.
Человек у Кафки чужд даже собственному телу, он старается из него выбраться, превратиться "в нечто бестелесное"[42]: "не обязательно даже самому ехать в деревню, в этом нет никакой нужды. Я пошлю туда лишь свое тело"[43]. Мотив превращения в насекомое также становится одним из возможных итогов этого отчуждения от тела. Эта вражда с телом, которая в биографическо-психоаналитических толкованиях обычно ведет отсчет от долговязой фигуры самого Франца Кафки, в художественных текстах воплощается в поистине сюрреалистических образах: "Мои ноги стали непомерно длинными и простирались над лесистыми горами, отбрасывая тень на деревни в долинах... Люди, умоляю, будьте добры, скажите, какого я роста, измерьте длину моих рук и ног"[44]. И именно это обращение за помощью к посторонним позволяет перейти к еще одному важному аспекту произведений Кафки - взаимоотношениям с другими.
Герой Кафки, как правило, не осознает той ситуации, в которой он оказался, он не может ее проанализировать, не способен не только принять какое-либо решение, но даже сформулировать вставшие перед ним проблемы, это может сделать за него только кто-то другой, сам же он по инерции продолжает наделять свое существование смыслом[m]. Этот мучительный поиск связи с другим (нередко приходящий к констатации невозможности диалога) пронизывает все творчество Кафки[n]. Эти герои скорее не понимают мироустройство, чем не приемлют или ненавидят его, нередко у них присутствует сожаление о том, что они не могут быть приняты в окружающий их мир (как правило, описанный автором как предельно абсурдный). Герои Кафки одержимы чувством тотальной несостоятельности, они вникают в бесконечные серии случайностей, которые возникают у них перед глазами, они рассчитывают скорее на изменение обстоятельств, чем на изменение самих себя. Изменить себя они и не мечтают, они лишь смутно надеются на то, что что-то изменится само собой: "Хоть бы я сел не в тот поезд… Тогда мне бы казалось, что дело, ради которого я еду, уже началось, и когда я, обнаружив ошибку, поехал бы обратно и сошел на нужной станции, на душе у меня было бы уже намного спокойнее"[45] - вот типично-кафкианский ход мысли. "Рассказ получился бы гораздо лучше, не помешай мне тогда служебная поездка", - записывает Кафка в дневнике, завершив "Превращение"[46].
Но поражает скорее не инертность героев, а их необъяснимое, роковое противоречие между неотвратимым желанием вырваться из удушающего пространства и странным ощущением необходимости продолжать блуждание в этом довольно непритязательном (если верить авторским описаниям) пространстве. Этот маниакальный пиетет перед заведомо бесцельным является, быть может, кульминационной точкой гротескной логики Кафки. И потому вряд ли можно согласиться с прямолинейными утверждениями Брода, вроде "К. - безусловно, человек вполне благих намерений, он не желает одиночества и не гордится им, напротив, одиночество навязано ему; сам по себе он охотно стал бы деятельным членом человеческого общества, подчинился бы общему порядку"[47]. Куда более точным кажется наблюдение Мориса Бланшо: "К. принадлежит третьему миру. Он вдвойне и втройне чужой: чужой чуждости Замка, деревни, чужой самому себе, ибо по необъяснимым причинам решает порвать со всем близким себе, как бы влекомый к этим, казалось, непривлекательным местам какой-то силой, которая ему не доступна"[48]. "Вы не из Замка, вы не из Деревни. Вы ничто"[49], - объясняет землемеру хозяйка постоялого двора. До Кафки этот образ человека, "слоняющегося по пыльным улицам без соответственной цели, как бы в степи, чуть не в самозабвении, и в этом самозабвении находящего даже некоторое упоение"[50], то и дело встречался на страницах произведений Достоевского[o]. Но у Кафки эта всеохватная чуждость и заброшенность героев проявляется даже в личностных характеристиках: герои Кафки лишены подробных жизнеописаний и даже индивидуальных черт, как правило, они не имеют прошлого (снова тема вечного настоящего!)[p]. Конечно, выстраивается и биографическая параллель с самим писателем, который был евреем по крови, австрийцем по гражданству, писал по-немецки, но жил в Праге[q].
Герои Кафки всегда вытолкнуты из бытия, они чувствуют себя отброшенными в замкнутое, удушливое пространство. Другие у Кафки - это одновременно потенциальные союзники и вероятные враги (этим вечно находящимся поблизости соседям, безразличным господам, проходящим мимо женщинам и детям в его текстах нет числа[r]), а нередко - это персонажи, вовсе не проявляющие никакого интереса к такому событию, как, скажем, человеческая смерть: "Часто люди падают замертво прямо на улице. Тут все торговцы открывают двери своих забитых товарами лавок, мигом сбегаются к трупу и оттаскивают его в какой-нибудь дом, потом выходят на улицу, улыбаясь как ни в чем не бывало, и беседуют друг с другом: "Добрый день. - Небо что-то заволокло. - Головные платки нынче хорошо берут. - Да, война"[51] (снова возникает желание привести неожиданную параллель - на этот раз с Жаном Бодрийяром, предметом интереса которого в конце ХХ века станет социальная структура, которая "является в одном и том же плане обществом заботы и обществом репрессии, мирным обществом и обществом насилия"[52]).
Важнейшую роль в отношениях между людьми в художественном пространстве Кафки выполняют бюрократические ритуалы. При чтении "Процесса" или "Замка" действительно поражает "необозримая чиновничья бюрократия, чьи функции управляются инстанциями, не вполне постижимыми даже для исполнительных органов, не говоря уже о самом гражданине, которого эти органы обрабатывают"[53]. Но, анализируя механику тотальной бюрократизации или всевластие трагического алогизма будничности и повседневности, возведенной в ранг закона, Кафка неизменно поднимает и тему диалога с другим. Бюрократия у Кафки - это всегда культ власти другого. "Бюрократия, с моей точки зрения, гораздо ближе изначальному человеческому существу, чем любой другой социальный институт"[54], - писал Кафка в дневнике в период работы над романом "Замок". "Оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги"[55], - говорил он Густаву Яноуху. Странные, безликие, как привидения, служащие, чиновники и секретари в неисчислимых количествах кишат на страницах романов Кафки: "Из-под бород…просвечивали на воротниках знаки различия разной величины и цвета. И куда не кинь глазом - у всех были эти знаки. Значит, все эти люди были заодно, разделение на правых и левых было только кажущимся… - Вот оно что! - крикнул К. и взметнул руки кверху - внезапное прозрение требовало широкого жеста. - Значит, все вы чиновники! Теперь я вижу, все вы та самая продажная свора, против которой я выступал, вы пробрались сюда разнюхивать, подслушивать, разделились для видимости на группы…"[56] "Как все чиновники, он выказывал полное безразличие к людям"[57], - вот типичное для Кафки описание представителя власти.
Но все эти властолюбивые секретари и управляющие очень часто напоминают Фому Опискина из "Села Степанчикова", настолько абсурден их авторитет. Как уж тут удержаться от соблазна провести параллель с функционированием реальных государственных структур и принципом отбора политической элиты[s], особенно если учесть интерес Кафки к политической теории Кропоткина, но не менее верным кажется рассмотрение всех этих второстепенных персонажей через призму философии мнимости, ведь другие здесь снова оказываются аллегорией подмененной, абсурдной реальности. Это действительность, где согласно определению Мартина Бубера "безгранично царит всеохватная бессмыслица, каждое сообщение, каждый поступок пропитаны ею, но законность ее господства остается вне сомнений. Человек вызывается в этот мир, получает свое призвание, но, куда бы он ни повернулся, чтобы исполнить свое призвание, он оказывается в густом облаке абсурда"[58].
[42] Кафка Ф. Внезапная прогулка. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 307.
[43] Кафка Ф. Приготовления к свадьбе в деревне. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с.548.
[44] Кафка Ф. Описание одной борьбы. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 539.
[45] Кафка Ф. Приготовления к свадьбе в деревне. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с.554.
[46] Кафка Ф. Дневниковая запись от 19.01.1914 // Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 4, с.282.
[47] Брод М. Франц Кафка. Биография. // О Франце Кафке. СПб., 2000, с. 214.
[48] Бланшо М. Деревянный мост (повторение, безличность). // От Кафки к Кафке. М., 1998, с. 184.
[49] Кафка Ф. Замок. // Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 3, с.53.
[50] Достоевский Ф.М. Вечный муж. // Собрание сочинений в пятнадцати томах, Л., 1988-1996, Т. 8, с. 25.
[51] Кафка Ф. Описание одной борьбы. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 526.
[52] Бодрийяр Ж. Общество потребления. М., 2006, с. 220.
[53] Беньямин В. Письмо Г. Шолему, 12.06.1938 // Франц Кафка. М., 2000, с. 173.
[54] Цит. по: Бланшо М. Деревянный мост (повторение, безличность). // От Кафки к Кафке. М., 1998, с. 186.
[55] Яноух Г. Разговоры с Кафкой. // Кафка Ф. Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 3, с. 566.
[56] КафкаФ.Процесс. // Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 2, с.49-50.
[57] Кафка Ф. Замок. // Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 3, с.190.
[58] Бубер М. Два образа веры. // http://lib.ru/FILOSOF/BUBER/vera.txt.
[m] "Когда же, наконец, нелепый мир хоть немного поправят?" (Кафка Ф. Письма Милене. // Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 3, с.361). В связи с тем, что Кафка не датировал своих посланий М.Есенской, здесь и ниже цитаты из них приводятся по сборнику, известному как "Письма Милене".
[n] Интересной в этой связи кажется точка зрения Сартра, утверждавшего, что "Кафка хочет достичь здесь трансцендентности божественного; именно для божества человеческое действие конституируется в истину. Но Бог здесь является только понятием другого, расширенным до предела" (Сартр Ж-П. Бытие и ничто. М., 2000, с. 288).
[o] Для убедительности сравнения можно привести еще одну цитату из романа "Замок": "Ему даже стало как-то уютно среди всей этой суеты, он оглядывался по сторонам и шел…" (Кафка Ф. Замок. // Собрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 3, с.273).
[p] "Шифроинициал К., которым обозначен главный герой книги "Замок", говорит нам о нем ровно столько же, сколько сказала бы буква, которую можно обнаружить на носовом платке или подкладке шляпы, о личности бесследно исчезнувшего человека" (Беньямин В. Франц Кафка: Как строилась Китайская стена. // Франц Кафка. М., 2000, с. 98). "Мы вынуждены разделять приключения и воззрения этого землемера, но нам о нем ничего не известно, кроме того непонятного упорства, с каким он пытается поселиться в запретной деревне. Для достижения цели он жертвует всем, сам себя рассматривает как средство. Но нам так и остается неизвестно, чем она была для него столь ценна и стоила ли подобных усилий" (Сартр Ж-П. "Аминадав", или О фантастике, рассматриваемой как особый язык. // Иностранная литература, 2005, №9, http://magazines.russ.ru/inostran/2005/9/sat6.html).
[q] В этой связи сложно не вспомнить известное наблюдение Гюнтера Андерса: "Как еврей, он не был полностью своим в христианском мире. Как индифферентный еврей, - а таким он поначалу был, - он не был полностью своим среди евреев. Как немецкоязычный, не был полностью своим среди чехов. Как немецкоязычный еврей, не был полностью своим среди богемских немцев. Как богемец, не был полностью австрийцем. Как служащий по страхованию рабочих, не полностью принадлежал к буржуазии. Как бюргерский сын, не полностью относился к рабочим. Но и в канцелярии он не был целиком, ибо чувствовал себя писателем. Но и писателем он не был, ибо отдавал все силы семье" (Андерс Г. "Pro und contra", цит. по: Кафка Ф. Cобрание сочинений в 4-х томах. СПб., 1999, Т. 1, с. 7.
[r] В романе "Замок" даже когда землемер К. остается в комнате наедине с Фридой - едва они успевают прилечь на кровать, как в комнате появляются служанки, помощники и хозяйка постоялого двора. А когда у Карла Росмана, героя романа "Америка", не оказывается денег, чтобы заплатить за такси, тут же словно из-под земли вырастают толпа детей, мрачная старуха, патрульный полицейский и странный безносый прохожий.
[s] Элиас Канетти называл Кафку величайшим среди поэтов экспертом по вопросам власти (Канетти Э. Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелице // Иностранная литература, 1993, №7, с.176).