Анжелика Синеок
Носология Франца Кафки
Римляне знали, что остроумие — пророческая способность; они называли его носом
Ф.Шлегель
Увлекаться собой любила не только царица-мачеха из пушкинской сказки о спящей царевне и семи богатырях. Пристально вглядываясь в зеркало, человек изначально пытался понять мир через самое себя, через сопоставление с различными частями своего тела. Стихийный структурализм получил широкое распространение задолго до научных обоснований Леви-Стросса. Вся индийская кастовая система строится на мифе о происхождении сословий из головы, рук, бедер и ног бога Брахмы. В древнем Египте был распространен культ глаз, в Китае — больших ушей. Инки и ацтеки приносили в жертву самое дорогое — человеческое сердце. У арабов особым почетом и уважением пользуется печень, у кельтов — волосы и «геройские почки». Грудь кормящей матери — составная часть культа ближневосточной богини Кибелы.
Наиболее устойчивым и «интернациональным», пожалуй, является поклонение символу мужского начала. Многие из вышеназванных фетишей сохранились лишь в исторической памяти, тогда как каждение Приапу сделалось архетипом литературы и искусства. И если древние греки считали древнего божка двух, то римляне уже трехчленным. Курьезно-юмористический аспект подобного видения связан с подменой фалла носом, а носа — фаллом. Отсюда интерес к носу в народной мифологии: достаточно вспомнить многочисленные «носологические» пословицы.
Закономерно, что у всех богов всех религий мира оказываются прекрасно развиты обонятельные способности. Даже у невидимого иудейского Яхве хорошо различимы ноздри. Известное библейское предание гласит, что Всевышний при сотворении человека именно через ноздри вдохнул ему душу. В том же древнем Египте «благородным ноздрям» фараона желали «жизни и власти». Витальная сила носа проступает в античных легендах о безротых людях, питающихся исключительно запахами цветов, корений и плодов. Нос выступал символом жизни, соотносился с движением планет, вызывал широкий спектр ассоциаций и шуток. Вырванные ноздри преступников, провалившиеся носы венериков, глубокомысленные «клювы» ученых, красные носы пьяницы и клоуна — вот далеко не полный хоровод средневековых контекстов и подтекстов.
Если всерьез задаться целью провести культурологический анализ символики носа, потребуется тридцать лет и три года. Но и не проговорить скороговоркой эти важные сведения нельзя, поскольку известный нарост между глаз существует не только для того, чтобы на нем уютно сидели очки.
В эпоху Просвещения антропоцентрические представления вытеснили традиционно-религиозные: как вредный предрассудок было дискредитировано мифологическое сознание, утрачена целостность мировоззрения. Ушло мистическое понимание носа, который превращается в предмет сугубо «материальный». Конфузный, лишенный прежнего содержательного «репертуара», nasus был низвергнут в темницу «низкого» стиля. На смену умному карнавальному веселью явилась примитивная насмешка над «голым» носом, оказавшимся вне прежней контекстуальной обусловленности остроумными игровыми ситуациями. Даже не чуждый мистики Серен Кьеркегор считал, что если философ, записывая сокровенную, долгое время вынашиваемую мысль, чихнет, то уже не сможет относиться к ней серьезно. Жрецы искусства первыми почувствовали возникший дисбаланс смыслов и, движимые желанием восполнить дефицит понимания, выдвинули тему «нос как судьба».
Вдохновитель глубокомысленных пассажей Тристрама Шенди, Нос в 19 веке объявился в Санкт-Петербурге. Если верить Гоголю, он не только ездил в карете и бывал в присутствии, но и стал прихожанином Казанского собора. Стерновский Тристрам, ростановский Сирано де Бержерак, монах Дзэнти у Акутагавы — по сути, развитие идеи nasus est fatum. Чрезмерно любопытствующие длинные носы стали причиной приключений Пиноккио и Буратино-Петрушки. Налицо новый мотив — шуточной сакрализации носа.
К плеяде писателей, которые, по выражению Владимира Набокова, «видели ноздрями», относится Франц Кафка. В богатой традициями, школами и направлениями европейской литературе он сумел создать свою мифологию и эстетику — свою носологию. Устоявшиеся символы, архетипы, значения существенно трансформируются и переосмысляются в его творчестве. Он дает свои толкования античным и библейским сюжетам. Обращение к символике носа в творчестве писателя позволяет посмотреть на вещи его глазами. Точнее — ноздрями. Самое его имя, увлечения, пристрастия, круг чтения, художественная вселенная, шутки таинственным образом вращаются вокруг носа и спотыкаются о нос.
Подобно тому, как все дороги античности и средневековья ведут в Рим, так все литературные маршруты влекут поклонников кафковского таланта на его родину. И если Праги все равно не миновать, то почему бы не подняться на Пражский град по крутому косогору?! Утвердилась точка зрения, что фамилия писателя происходит от чешского слова «kavka» — галка. Рискнув слегка пораниться об «острые коготки матушки-Праги», заметим, что евреи Кафки встречаются не только там, но и в Париже, Берлине, Москве и вряд ли ко всем ним следует подходить с позиций чешского логоса. Скорее всего, имя «kаvка» — всего лишь отсылка к птичьим граям на пражском еврейском кладбище: в самом городе птиц очень мало, и все они поют на могильных плитах, по обычаю посыпанных землей Палестины.
Полагают, что Прага в какой-то мере стала средоточием мистического и каббалистического духа. Материализация древних слов, формул и молитв неподвластна законам истории и потому всегда современна. Попробуйте случайно перепутать сходные по написанию или звучанию буквы древнееврейского алфавита, и вы разрушите мироздание, как не раз случалось в нашем грешном мире! Знаменитая Каббала утверждает: каждой букве соответствует определенная стихия, планета, время года, месяц, день недели, нравственное основание и человеческий орган. Путем мистического соединения все буквы образовали тело первого человека. По одной из версий, после грехопадении Ухо, Рот, Глаз, Лоб, Нос отделились от Адама и пустились в свободное плавание во вселенной. Их всевозможные комбинации, формы, цвета, конфигурации не только породили новые тела и лица, но и составили новые буквенные сочетания и значения. Двойственность сделалась отличительной чертой мироздания. Даже сама «Каббала», к примеру, стала писаться и через «КОФ» и через «КАФ». Между ними — дистанция огромного размера. Разные смыслы, различный ассоциативный ряд.
В этом плане фамилия Франца Кафки — подлинная находка для философии языка — место встречи взаимоперетекающих букв, звуков, слов: пишется «КОФ», отчетливо слышится «КАФ». Значащаяся на письме «КОФ» отвечает за жизнедеятельность левой ноги, зато проходящая паронимом «КАФ» — правой ноздри. Фамильная кафковская «ФЕ» — ни много ни мало как левая ноздря. Вот уже и просматривается сквозь имя «Кафка» полновесный нос; представляется портрет писателя, написанный в кубистической манере Пикассо или сюрреалистической — Сальвадора Дали. И не оттого ли происходит увлечение Кафки ребусами, игрой символами и звуками, что в самой его фамилии отчетливо улавливается могущественный «аф» иудейского Яхве: стоит «укоротить» правую ноздрю всего лишь на один звук «к» — получаем целостный нос!
Будет грубым преувеличением утверждать, что писатель ощущал на своих плечах не голову, а один сплошной нос. Но пусть сомневающийся в правомочности данного озорного подхода к тайнам кафковского гения посопит с лупой над его рисованными человечками-буквами. Он найдет и вочеловечившуюся «КАФ» и перевернутую «ШИН». А если решится следом за Кафкой повторить букву «ФЕ», то непременно изобразит ее в виде крупного мясистого носа. Хасидский мудрец Баал-Шем («владеющий именем») превосходно разбирался в именах Бога. Кафка, преданный его почитатель, был не прочь перенять опыт тайноведения и полушутя-полусерьезно распространить его на собственное имя. Зная еврейскую мистику не только по журнальным компиляциям Макса Брода, но и по специальной научной литературе, он частенько проделывал подобные лингвистические операции, опираясь на известное изречение Каббалы: «сколько значит передатчик, столько же значит и передаваемое, сколько значит пересказчик, столько же и предание».
Для сохранения традиции такой «пересказ» требуется на каждом новом историческом витке: процессы ассимиляции подвигали евреев переходить на другие языки, другие алфавиты. Кафка «записал» древние предания латинскими буквами. Ускользающий было магический смысл он сумел «зашифровать» в художественных образах. Если воспринимать эти образы буквально — они не понятны. Приписать их сновидению — проснись и забудь. Остается прочитывать их в кривых зеркалах, стараясь уменьшить угол искажения.
В большинстве европейских языков и в иврите слово «нос» — существительное мужского рода, а в немецком, на котором написаны книги Кафки, — женского. Существительные женского рода в немецком вообще-то имеют позитивную окраску, да только сами носы далеко не всегда бывают приятными во всех отношениях! Оказавшись на пограничье языков, времен и народов, полиглот Кафка поступает весьма остроумно, давая характеристики персонажей через их осязательные способности.
В своих произведениях он лепит форму и образ носа, учитывая различные качества человеческой природы, чем несказанно облегчает исследовательскую задачу определения «пола» носа. Маленькими, статичными, «приличными» носами он наделяет женщин. «Пружинными», чреватыми событием, большими, вызывающими — мужчин. И в этом главное отличие Кафки от другого поликультурного художника — Гоголя, в произведениях которого нос, по мнению Набокова, предстает «чем-то сугубо, хотя и безобразно мужественным».
Поклонник психоанализа будет явно разочарован: нос в значении фалла фигурируют у Кафки лишь однажды, при описании легкомысленного попутчика, «немецкого Хлестакова». В его творчестве невозможно обнаружить указанных эвфемистических замен и уж точно не сыскать стихотворений на вроде строчки Бероальда де Вервиля: «Узришь по носу ты размер того, // Что дамам мило более всего». Писатель сознательно игнорирует модный фрейдизм. Случаи амбивалентности носа в описаниях Кафки единичны: например, в дневнике он упоминает большой крючковатый нос молодой еврейки, безобразность которого компенсируется стройной фигурой ее обладательницы; спускающийся «слишком длинно, остро и безобразно» нос беременной актрисы; свисающий нос хозяйки борделя; «хрящеватые» носы молодых инженеров, отвечающих за безопасность шахты (из «Посещения рудника»).
В художественных произведениях писателя образу носа отведена роль скрытой сюжетной пружины и потому он встречается не часто. Зато в дневниках словно прорываются шлюзы специфического кафковского подсознательного, и упоминания о носах сыплются как из рога изобилия. Nasus выступает особой единицей наблюдения, значимой, говорящей деталью, символом, фиксируя который, Кафка далеко не всегда пускается в объяснения.
Женский nasus у Кафки — отблеск многоликих женских судеб: монахини, артистки, невесты, проститутки, девочки, старушки. В творчестве Кафки нет героини, окутанной романтическим ореолом (кроме, вероятно, Амалии из «Замка»). Привлекательность дам, изображенных в его дневниках, новеллах, письмах, — это тихое обаяние повседневных прелестниц, смиряющихся с жизнью. В них есть нечто несовершенное, нераскрытое, не спешащее себя проявить.